Код произведения: 12811
Автор: Шукшин Василий
Наименование: Кляуза
Василий Шукшин
Кляуза
Опыт документального рассказа
Хочу попробовать написать рассказ, ничего не выдумывая. Последнее время
мне нравятся такие рассказы - невыдуманные. Но вот только начал я писать,
как сразу запнулся: забыл лицо женщины, про которую собрался рассказать.
Забыл! Не ставь я такой задачи - написать только так, как было на самом
деле, - я, не задумываясь, подробно описал бы ее внешность... Но я-то
собрался иначе. И вот не знаю: как теперь? Вообще, удивительно, что я
забыл ее лицо, - я думал: буду помнить его долго-долго, всю жизнь. И вот -
забыл. Забыл даже: есть на этом лице бородавка или нету. Кажется, есть,
но, может быть, и нету, может быть, это мне со зла кажется, что есть.
Стало быть, лицо - пропускаем, не помню. Помню только: не хотелось
смотреть в это лицо, неловко как-то было смотреть, стыдно, потому видно, и
не запомнилось-то. Помню еще, что немного страшно было смотреть в него,
хотя были мгновения, когда я, например, кричал: "Слушайте!.." Значит,
смотрел же я в это лицо, а вот - не помню. Значит, не надо кричать и
злиться, если хочешь что-нибудь запомнить. Но это так - на будущее. И
потом: вовсе я не хотел тогда запомнить лицо этой женщины, мы в те минуты
совершенно серьезно НЕНАВИДЕЛИ друг друга... Что же с ненависти
спрашивать! Да и теперь, если уж говорить всю правду, не хочу я вспоминать
ее лицо, не хочу. Это я за ради документальности решил было начать с того:
как выглядит женщина. Никак! Единственное, что я хотел бы сейчас
вспомнить: есть на ее лице бородавка или нет, но и этого не могу
вспомнить. А прошло-то всего три недели! Множество лиц помню с детского
возраста, прекрасно помню, мог бы подробно описать, если бы надо было, а
тут... так, отшибло память, и все.
Но - к делу.
Раз уж рассказ документальный, то и начну я с документа, который сам и
написал. Написал я его по просьбе врачей той больницы, где все случилось.
А случилось все вечером, а утром я позвонил врачам и извинился за
самовольный уход из больницы и объяснил, что случилось. А когда позвонил,
они сказали, что ТА женщина уже написала на меня ДОКУМЕНТ, и посоветовали
мне тоже написать что-то вроде объяснительной записки, что ли. Я сказал
дрожащим голосом: "Конечно, напишу. Я напишу-у!.." Меня возмутило, что ОНА
уже успела написать! Ночью писала! Я, приняв димедрол, спал, а она не
спала - писала. Может, за это уважать надо, но никакого чувства, похожего
на уважение (уважают же, говорят, достойных врагов!), не шевельнулось во
мне. Я ходил по комнате и только мычал: "Мх ты..." Не то возмутило, что
ОНА опередила меня, а то - что ОНА там написала. Я догадывался, что ОНА
там наворочала. Кстати, почерк ЕЕ, не видя его ни разу, я, мне кажется,
знаю. Лица не помню, не знаю, а почерк покажи - сразу сказал бы, что это
ЕЕ почерк. Вот дела-то!
Я походил, помычал и сел писать.
Вот что я написал:
"Директору клиники пропедевтики 1-го мединститута им. Сеченова".
Я не знал, как надо: "главврачу" или "директору", но подумал и решил:
лучше - "директору". Если там "главврач", то он или она, прочитав:
"директору", подумает: "Ну уж!.." Потому что, как ни говорите, но директор
- это директор.
Я писал дальше:
"Объяснительная записка. Хочу объяснить свой инцидент..."
Тут я опять остановился и с удовлетворением подумал, что в ЕЕ ДОКУМЕНТЕ
наверняка нет слова "инцидент", а у меня - вот оно, извольте: резкое,
цинковое словцо, которое - и само за себя говорит, и за меня говорит: что
я его знаю.
"... с работником вашей больницы..."
Тут опять вот - "вашей". Другой бы подмахнул "Вашей", но я же понимаю, что
больница-то не лично его, директора, а государственная, то есть общее
достояние, поэтому, слукавь я, польсти с этим "Вашей", я бы уронил себя в
глазах того же директора, он еще возьмет и подумает: "Э-э, братец, да ты
сам безграмотный". Или - еще хуже - подумает: "Подхалим". Итак:
"Хочу объяснить свой инцидент с работником вашей больницы (женщина,
которая стояла на вахте 2 декабря 1973 года, фамилию она отказалась
назвать, а узнавать теперь, задним числом, я как-то по-человечески не
могу, ибо не считаю это свое объяснение неким "заявлением" и не жду, и не
требую никаких оргвыводов по отношению к ней), который произошел у нас 2
декабря. В 11 часов утра..."
В этом абзаце мне понравилось, во-первых, что "задним числом, я как-то
по-человечески не могу..." Вот это "по-человечески" мне очень понравилось.
Еще понравилось, что я не требую никаких "оргвыводов". Я даже подумал:
"Может, вообще не писать?" Ведь получается, что я, благородный человек,
все же - пишу на кого-то что-то такое... В чем-то таком кого-то хочу
обвинить... Но как подумал, что ОНА-то уже написала, так снова взялся за
ручку. ОНА небось не раздумывала! И потом, что значит - обвинить? Я не
обвиняю, я объясняю, и "оргвыводов" не жду, больше того, не требую никаких
"оргвыводов", я же и пишу об этом.
"В 11 часов утра (в воскресенье) жена пришла ко мне с детьми (шести и семи
лет), я спустился по лестнице встретить их, но женщина-вахтер не пускает
их. Причем я, спускаясь по лестнице, видел посетителей с детьми, поэтому,
естественно, выразил недоумение - почему она не пускает? В ответ услышал
какое-то злостное - не объяснение даже - ворчание: "Ходют тут!" Мне со
стороны умудренные посетители тихонько подсказали: "Да дай ты ей пятьдесят
копеек, и все будет в порядке". Пятидесяти копеек у меня не случилось,
кроме того (я это совершенно серьезно говорю), я не умею "давать": мне
неловко. Я взял и выразил сожаление по этому поводу вслух: что у меня нет
с собой пятидесяти копеек".
Я помню, что в это время там, в больнице, я стал нервничать. "Да до каких
пор!.." - подумал я.
"Женщина-вахтер тогда вообще хлопнула дверью перед носом жены. Тогда
стоявшие рядом люди хором стали просить ее: "Да пустите вы жену-то, пусть
она к дежурному врачу сходит, может, их пропустят!"
Честное слово, так и просили все... У меня там, в больнице, слезы на глаза
навернулись от любви и благодарности к людям. "Ну!.." - подумал я про
вахтершу, но от всяческих оскорблений и громких возмущений я удерживался,
можете поверить. Я же актер, я понимаю... Наоборот, я сделал "фигуру
полной беспомощности" и выразил на лице большое огорчение.
"После этого женщина-вахтер пропустила жену, так как у нее же был пропуск,
а я, воспользовавшись открытой дверью, вышел в вестибюль к детям, чтобы
они не оставались одни. Женщина-вахтер стала громко требовать, чтобы я
вернулся в палату..."
Тут я не смогу, пожалуй, передать, как ОНА требовала. ОНА как-то
механически, не так уж громко, но на весь вестибюль повторяла, как в
репродуктор: "Больной, вернитесь в палату! Больной, вернитесь в палату!
Больной, я кому сказала: вернитесь сейчас же в палату!" Народу было полно;
все смотрели на нас.
"При этом женщина-вахтер как-то упорно, зло, гадко не хочет понять, что я
этого не могу сделать - уйти от детей, пока жена ищет дежурного врача.
Наконец она нашла дежурного врача, и он разрешил нам войти.
Женщине-вахтеру это очень не понравилось".
О, ЕЙ это не понравилось; да: все смотрели на нас и ждали, чем это
кончится, а кончилось, что ЕЕ как бы отодвинули в сторону. Но и я, по
правде сказать, радости не испытал - я чувствовал, что это еще не победа,
я понимал тогда сердцем и понимаю теперь разумом: ЕЕ победить невозможно.
"Когда я проходил мимо женщины-вахтера, я услышал ее недоброе обещание: "Я
тебе это запомню". И сказано это было с такой проникновенной злобой, с
такой глубокой, с такой истинной злобой!.. Тут со мной что-то
случилось: меня стало мелко всего трясти..."
Это правда. Не знаю, что такое там со мной случилось, но я вдруг
почувствовал: что - все, конец. Какой "конец", чему "конец" - не пойму, не
знаю и теперь, но предчувствие какого-то очень простого, тупого конца было
отчетливое. Не смерть же, в самом деле, я почувствовал - не ее
приближение, но какой-то КОНЕЦ... Я тогда повернулся к НЕЙ и сказал: "Ты
же не человек". Вот - смотрел же я на НЕЕ! - а лица не помню. Мне тогда
показалось, что я сказал - гулко, мощно, показалось, что я чуть не
опрокинул ЕЕ этими словами. Мне на миг самому сделалось страшно, я
поскорей отвернулся и побежал догонять своих на лестнице. "О-о!.. - думал
я про себя. - А вот - пусть!.. А то только и знают, что грозят!" Но
тревога в душе осталась, смутная какая-то жуть... И правая рука дергалась
- не вся, а большой палец, у меня это бывает.
"Я никак не мог потом успокоиться в течение всего дня. Я просил жену, пока
она находилась со мной, чтобы она взяла такси - и я уехал бы отсюда прямо
сейчас. Страшно и противно стало жить, не могу собрать воедино мысли, не
могу доказать себе, что это - мелочь. Рука трясется, душа трясется, думаю:
"Да отчего же такая сознательная, такая в нас осмысленная злость-то ?" При
этом - не хочет видеть, что со мной маленькие дети, у них глаза
распахнулись от ужаса, что "на их папу кричат", а я ничего не могу
сделать. Это ужасно, я и хочу сейчас, чтобы вот эта-то мысль стала бы
понятной: жить же противно, жить неохота, когда мы такие.
Вечером того же дня (в шесть часов вечера) ко мне приехали из Вологды
писатель В. Белов и секретарь Вологодского отделения Союза писателей поэт
В. Коротаев. Я знал об их приезде (встреча эта деловая), поэтому
заранее попросил моего лечащего врача оставить пропуск на них. В
шесть часов они приехали - она не пускает. Я опять вышел... Она там зло
орет на них. Я тоже зло стал говорить, что - есть же пропуск!.. Вот тут-то
мы все трое получили..."
В вестибюле в то время было еще двое служителей - ОНА, видно, давала им
урок "обращения", они с интересом смотрели. Это было, наверно, зрелище. Я
хотел рвать на себе больничную пижаму, но почему-то не рвал, а только
истерично и как-то неубедительно выкрикивал, показывая куда-то рукой: "Да
есть же пропуск!.. Пропуск же!.." ОНА, подбоченившись, с удовольствием,
гордо, презрительно - и все же лица не помню, а помню, что презрительно и
гордо - тоже кричала: "Пропуск здесь - я!" Вот уж мы бесились-то!.. И ведь
мы, все трое, - немолодые люди, повидали всякое, но как же мы суетились,
господи! А она кричала: "А то - побежа-али!.. К дежурному вра-чу-у!.. -
это ОНА мне. - Я побегаю! Побегаю тут!.. Марш на место! - это опять мне. -
А то завтра же вылетишь отсудова!" Эх, тут мы снова, все трое, -
возмущаться, показывать, что мы тоже законы знаем! "Как это - "вылетишь"?!
Как это! Он больной!.." - "А вы - марш на улицу! Вон отсудова!.."
Так мы там упражнялись в пустом гулком вестибюле.
"Словом, женщина-вахтер не впустила моих товарищей ко мне, не дала и там
поговорить и стала их выгонять. Я попросил, чтобы они нашли такси..."
Тут наступает особый момент в наших с НЕЙ отношениях. Когда товарищи мои
ушли ловить такси, мы замолчали... И стали смотреть друг на друга: кто
кого пересмотрит. И еще раз хочу сказать - боюсь, надоел уж с этим - не
помню ЕЕ лица, хоть убей. Но отлично помню - до сих пор это чувствую, - с
какой враждебностью, как презрительно ОНА не верила, что я вот так вот
возьму и уеду. Может, у НЕЙ драма какая была в жизни, может, ЕЙ много раз
заявляли вот так же: возьму и сделаю!.. А не делали, она обиделась на веки
вечные, не знаю, только ОНА прямо смеялась и особо как-то ненавидела меня
за это трепаческое заявление - что я уеду. Мы еще некоторое время смотрели
друг на друга... И я пошел к выходу. Тут было отделился от стенки какой-то
мужчина и сказал: "Э-э, куда это?" Но я нес в груди огромную силу и
удовлетворенность. "Прочь с дороги!" - сказал я, как Тарас Булъба. И вышел
на улицу.
Был морозец, я в тапочках, без шапки... Хорошо, что больничный костюм был
темный, а без шапок многие ходят... Я боялся, что таксист, обнаружив на
мне больничное, не повезет. Но было уже и темновато. Я беспечно, не
торопясь, стараясь не скользить в тапочках, чтобы тот же таксист не
подумал, что я пьяный, пошагал вдоль тротуара, оглядываясь назад, как это
делают люди, которые хотят взять такси. Я шел и думал: "У меня же ведь еще
хроническая пневмония... Я же прямо горстями нагребаю в грудь воспаление".
Но и тут же с необъяснимым упорством и злым удовлетворением думал: "И
пусть".
А друзья мои в другом месте тоже ловили такси. На мое счастье я скоро
увидел зеленый огонек...
Все это я и рассказал в "Объяснительной записке". И когда кончил писать,
подумал: "Кляуза, вообще-то..." Но тут же сам себе с дрожью в голосе
сказал:
- Ну, не-ет!
И послал свой ДОКУМЕНТ в больницу.
Мне этого показалось мало: я попросил моих вологодских друзей тоже
написать ДОКУМЕНТ и направить туда же. Они написали, прислали мне, так как
точного адреса больницы не знали. Я этот их ДОКУМЕНТ в больницу не послал
- я и про свою-то "Объяснительную записку" сожалею теперь, - а подумал: "А
напишу-ка я документальный рассказ! Попробую, по крайней мере. И приложу
оба ДОКУМЕНТА".
Вот - прикладываю и их ДОКУМЕНТ.
г. Москва, ул. Погодинская,
клиника пропедевтики, Главному врачу
Настоящим письмом обращаем Ваше внимание на следующий возмутительный
случай, происшедший в клинике 2 декабря в период с 18 до 19 часов. Приехав
из другого города по делам, связанным с писательской организацией, мы
обратились к дежурной с просьбой разрешить свидание с находившимся в
клинике Шукшиным В. М. Вначале дежурная разрешила свидание и
порекомендовала позвонить на этаж. Но, узнав фамилию больного, вдруг
переменила решение и заявила: "К нему я вас не пущу". На вопрос "почему?"
- она не ответила и вновь надменно и грубо заявила, что "может сделать, но
не сделает", что "другим сделает, а нам не сделает". Такие действия для
нас были совершенно непонятны, тем более что во время наших объяснений
входили и выходили посетители, которым дежурная демонстративно разрешала
свидания. Один из них благодарил дежурную весьма своеобразно, он сказал,
уходя: "Завтра с меня шоколадка" (мы не предполагали, что в столичной
клинике может существовать такая форма благодарности, и шоколадом не
запаслись).
В.М. Шукшин, которому сообщили о нашем приходе другие больные, спустился с
этажа и спросил дежурную, почему она не разрешает свидание, хотя у нас
выписан пропуск. Она ответила грубым криком и оскорблением. Она не
разрешила нам даже поговорить с В.М. Шукшиным и выгнала из вестибюля.
На вопрос, каковы ее имя и фамилия, она не ответила и демагогически
заявила, что мы пьяны. Разумеется, это была заведомая ложь и ничем не
прикрытое оскорбление.
Считаем, что подобные люди из числа младшего медицинского персонала
позорят советскую медицину, и требуем принять административные и
общественные меры в отношении медработника, находившегося на дежурстве во
второй половине дня 2 декабря с. г.
Ответственный секретарь Вологодской
писательской организации В. Коротаев.
Писатель В. Белов.
И - число и подписи.
...Прочитал сейчас все это... И думаю: "Что с нами происходит?"
Copyright (c) 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского