Паустовский Константин / книги / Теплый хлеб



  

Текст получен из библиотеки 2Lib.ru

 
Код произведения: 8466 
Автор: Паустовский Константин 
Наименование: Теплый хлеб 





Константин Георгиевич Паустовский

                                Теплый хлеб


    Когда   кавалеристы  проходили  через  деревню  Бережки,  немецкий  снаряд
разорвался  на околице и ранил в ногу вороного коня. Командир оставил раненого
коня  в  деревне,  а  отряд  ушёл  дальше,  пыля и позванивая удилами, - ушёл,
закатился за рощи, за холмы, где ветер качал спелую рожь.

    Коня  взял  к  себе мельник Панкрат. Мельница давно не работала, но мучная
пыль  навеки  въелась  в  Панкрата.  Она  лежала серой коркой на его ватнике и
картузе.  Из-под  картуза посматривали на всех быстрые глаза мельника. Панкрат
был скорый на работу, сердитый старик, и ребята считали его колдуном.

    Панкрат  вылечил  коня. Конь остался при мельнице и терпеливо возил глину,
навоз и жерди - помогал Панкрату чинить плотину.

    Панкрату  трудно  было  прокормить  коня,  и  конь  начал ходить по дворам
побираться.  Постоит,  пофыркает,  постучит  мордой в калитку, и, глядишь, ему
вынесут  свекольной  ботвы,  или чёрствого хлеба, или, случалось даже, сладкую
морковку.  По  деревне  говорили,  что  конь ничей, а вернее - общественный, и
каждый  считал  своей  обязанностью  его  покормить. К тому же конь - раненый,
пострадал от врага.

    Жил  в  Бережках  со  своей  бабкой мальчик Филька, по прозвищу "Ну Тебя".
Филька  был  молчаливый,  недоверчивый,  и любимым его выражением было: "Да ну
тебя!".  Предлагал ли ему соседский мальчишка походить на ходулях или поискать
позеленевшие  патроны,  Филька отвечал сердитым басом: "Да ну тебя! Ищи сам!".
Когда бабка выговаривала ему за неласковость, Филька отворачивался и бормотал:
"Да ну тебя! Надоела!".

    Зима  в этот год стояла тёплая. В воздухе висел дым. Снег выпадал и тотчас
таял.  Мокрые  вороны  садились  на  печные трубы, чтобы обсохнуть, толкались,
каркали  друг  на  друга.  Около мельничного лотка вода не замерзала, а стояла
чёрная, тихая, и в ней кружились льдинки.

    Панкрат починил к тому времени мельницу и собирался молоть хлеб, - хозяйки
жаловались,  что  мука  кончается,  осталось  у каждой на два-три дня, а зерно
лежит немолотое.

    В один из таких тёплых серых дней раненый конь постучал мордой в калитку к
Филькиной  бабке.  Бабки  не было дома, а Филька сидел за столом и жевал кусок
хлеба, круто посыпанный солью.

    Филька  нехотя  встал,  вышел за калитку. Конь переступил с ноги на ногу и
потянулся  к  хлебу.  "Да ну тебя! Дьявол!" - крикнул Филька и наотмашь ударил
коня  по губам. Конь отшатнулся, замотал головой, а Филька закинул хлеб далеко
в рыхлый снег и закричал:

    - На  вас  не  напасёшься, на христорадников! Вон твой хлеб! Иди копай его
мордой из-под снега! Иди копай!

    И вот после этого злорадного окрика и случились в Бережках те удивительные
дела,  о  каких  и сейчас люди говорят, покачивая головами, потому что сами не
знают, было ли это или ничего такого и не было.

    Слеза  скатилась  у  коня из глаз. Конь заржал жалобно, протяжно, взмахнул
хвостом,  и  тотчас  в  голых  деревьях,  в  изгородях  и печных трубах завыл,
засвистел  пронзительный  ветер,  вздул  снег,  запорошил Фильке горло. Филька
бросился  обратно в дом, но никак не мог найти крыльца - так уже мело кругом и
хлестало  в  глаза. Летела по ветру мёрзлая солома с крыш, ломались скворечни,
хлопали  оторванные  ставни.  И  всё  выше  взвивались  столбы  снежной пыли с
окрестных полей, неслись на деревню, шурша, крутясь, перегоняя друг друга.

    Филька  вскочил  наконец  в  избу, припёр дверь, сказал: "Да ну тебя!" - и
прислушался. Ревела, обезумев, метель, но сквозь её рев Филька слышал тонкий и
короткий  свист  -  так свистит конский хвост, когда рассерженный конь бьёт им
себя по бокам.

    Метель  начала затихать к вечеру, и только тогда смогла добраться к себе в
избу  от  соседки  Филькина  бабка.  А к ночи небо зазеленело, как лёд, звёзды
примёрзли  к  небесному своду, и колючий мороз прошёл по деревне. Никто его не
видел,  но  каждый  слышал  скрип  его  валенок по твёрдому снегу, слышал, как
мороз, озоруя, стискивал толстые брёвна в стенах, и они трещали и лопались.

    Бабка,  плача, сказала Фильке, что наверняка уже замёрзли колодцы и теперь
их  ждёт  неминучая  смерть.  Воды нет, мука у всех вышла, а мельница работать
теперь не сможет, потому что река застыла до самого дна.

    Филька  тоже  заплакал  от страха, когда мыши начали выбегать из подпола и
хорониться  под печкой в соломе, где ещё оставалось немного тепла. "Да ну вас!
Проклятые!"  -  кричал  он  на  мышей,  но  мыши  всё лезли из подпола. Филька
забрался на печь, укрылся тулупчиком, весь трясся и слушал причитания бабки.

    - Сто  лет  назад  упал  на  нашу  округу такой же лютый мороз, - говорила
бабка.  -  Заморозил колодцы, побил птиц, высушил до корня леса и сады. Десять
лет  после  того  не  цвели  ни  деревья,  ни  травы. Семена в земле пожухли и
пропали.  Голая  стояла  наша  земля. Обегал её стороной всякий зверь - боялся
пустыни.

    - Отчего же стрясся тот мороз? - спросил Филька.

    - От  злобы  людской,  -  ответила  бабка. - Шёл через нашу деревню старый
солдат,  попросил  в  избе  хлеба, а хозяин, злой мужик, заспанный, крикливый,
возьми  и дай одну только чёрствую корку. И то не дал в руки, а швырнул на пол
и  говорит: "Вот тебе! Жуй!". - "Мне хлеб с полу поднять невозможно, - говорит
солдат.  -  У меня вместо ноги деревяшка." - "А ногу куда девал?" - спрашивает
мужик.  "Утерял  я  ногу  на  Балканских горах в турецкой баталии", - отвечает
солдат.  "Ничего.  Раз дюже голодный - подымешь, - засмеялся мужик. - Тут тебе
камердинеров  нету".  Солдат покряхтел, изловчился, поднял корку и видит - это
не хлеб, а одна зелёная плесень. Один яд! Тогда солдат вышел на двор, свистнул
-  и  враз сорвалась метель, пурга, буря закружила деревню, крыши посрывала, а
потом ударил лютый мороз. И мужик тот помер.

    - Отчего же он помер? - хрипло спросил Филька.

    - От охлаждения сердца, - ответила бабка, помолчала и добавила: - Знать, и
нынче завелся в Бережках дурной человек, обидчик, и сотворил злое дело. Оттого
и мороз.

    - Чего  ж  теперь  делать, бабка? - спросил Филька из-под тулупа. - Неужто
помирать?

    - Зачем помирать? Надеяться надо.

    - На что?

    - На то, что поправит дурной человек своё злодейство.

    - А как его исправить? - спросил, всхлипывая, Филька.

    - А об этом Панкрат знает, мельник. Он старик хитрый, учёный. Его спросить
надо. Да неужто в такую стужу до мельницы добежишь? Сразу кровь остановится.

    - Да ну его, Панкрата! - сказал Филька и затих.

    Ночью  он  слез  с  печи. Бабка спала, сидя на лавке. За окнами воздух был
синий, густой, страшный.

    В  чистом  небе над осокорями стояла луна, убранная, как невеста, розовыми
венцами.

    Филька запахнул тулупчик, выскочил на улицу и побежал к мельнице. Снег пел
под ногами, будто артель весёлых пильщиков пилила под корень берёзовую рощу за
рекой.  Казалось, воздух замёрз и между землёй и луной осталась одна пустота -
жгучая  и  такая ясная, что если бы подняло пылинку на километр от земли, то и
её было бы видно и она светилась бы и мерцала, как маленькая звезда.

    Чёрные   ивы   около  мельничной  плотины  поседели  от  стужи.  Ветки  их
поблёскивали, как стеклянные. Воздух колол Фильке грудь. Бежать он уже не мог,
а тяжело шёл, загребая снег валенками.

    Филька  постучал в окошко Панкратовой избы. Тотчас в сарае за избой заржал
и  забил  копытом  раненый  конь.  Филька охнул, присел от страха на корточки,
затаился. Панкрат отворил дверь, схватил Фильку за шиворот и втащил в избу.

    - Садись к печке, - сказал он.- Рассказывай, пока не замёрз.

    Филька, плача, рассказал Панкрату, как он обидел раненого коня и как из-за
этого упал на деревню мороз.

    - Да-а,  -  вздохнул  Панкрат,  - плохо твоё дело! Выходит, что из-за тебя
всем пропадать. Зачем коня обидел? За что? Бессмысленный ты гражданин!

    Филька сопел, вытирал рукавом глаза.

    - Ты  брось реветь! - строго сказал Панкрат. - Реветь вы все мастера. Чуть
что  нашкодил  - сейчас в рёв. Но только в этом я смысла не вижу. Мельница моя
стоит,  как  запаянная  морозом  навеки,  а  муки  нет,  и воды нет, и что нам
придумать - неизвестно.

    - Чего же мне теперь делать, дедушка Панкрат? - спросил Филька.

    - Изобрести  спасение  от стужи. Тогда перед людьми не будет твоей вины. И
перед  раненой  лошадью - тоже. Будешь ты чистый человек, весёлый. Каждый тебя
по плечу потреплет и простит. Понятно?

    - Понятно, - ответил упавшим голосом Филька.

    - Ну, вот и придумай. Даю тебе сроку час с четвертью.

    В сенях у Панкрата жила сорока. Она не спала от холода, сидела на хомуте -
подслушивала.  Потом  она  боком,  озираясь,  поскакала  к  щели  под  дверью.
Выскочила  наружу,  прыгнула  на  перильца и полетела прямо на юг. Сорока была
опытная, старая и нарочно летела у самой земли, потому что от деревень и лесов
всё-таки  тянуло  теплом  и  сорока  не боялась замёрзнуть. Никто её не видел,
только  лисица  в осиновом яру высунула морду из норы, повела носом, заметила,
как тёмной тенью пронеслась по небу сорока, шарахнулась обратно в нору и долго
сидела,  почёсываясь  и  соображая:  куда ж это в такую страшную ночь подалась
сорока?

    А Филька в это время сидел на лавке, ёрзал, придумывал.

    - Ну,  -  сказал  наконец  Панкрат, затаптывая махорочную цигарку, - время
твоё вышло. Выкладывай! Льготного срока не будет.

    - Я,  дедушка  Панкрат,  -  сказал Филька, - как рассветёт, соберу со всей
деревни  ребят. Возьмём мы ломы, пешни, топоры, будем рубить лёд у лотка около
мельницы, покамест не дорубимся до воды и не потечёт она на колесо. Как пойдёт
вода,  ты  пускай  мельницу!  Повернёшь колесо двадцать раз, она разогреется и
начнёт молоть. Будет, значит, и мука, и вода, и всеобщее спасение.

    - Ишь  ты,  шустрый  какой!  - сказал мельник, - Подо льдом, конечно, вода
есть. А ежели лёд толщиной в твой рост, что ты будешь делать?

    - Да ну его! - сказал Филька. - Пробьём мы, ребята, и такой лёд!

    - А ежели замёрзнете?

    - Костры будем жечь.

    - А  ежели  не согласятся ребята за твою дурь расплачиваться своим горбом?
Ежели скажут: "Да ну его! Сам виноват - пусть сам лёд и скалывает".

    - Согласятся! Я их умолю. Наши ребята - хорошие.

    - Ну,  валяй  собирай  ребят.  А я со стариками потолкую. Может, и старики
натянут рукавицы да возьмутся за ломы.



    В  морозные  дни  солнце  восходит  багровое, в тяжёлом дыму. И в это утро
поднялось  над  Бережками  такое солнце. На реке был слышен частый стук ломов.
Трещали  костры.  Ребята и старики работали с самого рассвета, скалывали лёд у
мельницы.  И  никто  сгоряча  не  заметил,  что  после полудня небо затянулось
низкими  облаками  и  задул  по  седым  ивам  ровный  и  тёплый ветер. А когда
заметили,  что  переменилась  погода,  ветки  ив  уже оттаяли, и весело, гулко
зашумела за рекой мокрая берёзовая роща. В воздухе запахло весной, навозом.

    Ветер дул с юга. С каждым часом становилось всё теплее. С крыш падали и со
звоном разбивались сосульки.

    Вороны  вылезли  из-под  застрех  и  снова  обсыхали на трубах, толкались,
каркали.

    Не было только старой сороки. Она прилетела к вечеру, когда от теплоты лёд
начал  оседать,  работа  у мельницы пошла быстро и показалась первая полынья с
тёмной водой.

    Мальчишки  стащили треухи и прокричали "ура". Панкрат говорил, что если бы
не  тёплый  ветер,  то,  пожалуй,  и  не обколоть бы лёд ребятам и старикам. А
сорока  сидела  на  раките над плотиной, трещала, трясла хвостом, кланялась на
все  стороны  и  что-то  рассказывала,  но  никто, кроме ворон, её не понял. А
сорока рассказывала, что она долетела до тёплого моря, где спал в горах летний
ветер,  разбудила  его,  натрещала ему про лютый мороз и упросила его прогнать
этот мороз, помочь людям.

    Ветер  будто  бы  не  осмелился  отказать ей, сороке, и задул, понёсся над
полями, посвистывая и посмеиваясь над морозом. И если хорошенько прислушаться,
то уже слышно, как по оврагам под снегом бурлит-журчит тёплая вода, моет корни
брусники, ломает лёд на реке.

    Всем  известно,  что  сорока  -  самая  болтливая птица на свете, и потому
вороны  ей  не  поверили  -  покаркали только между собой: что вот, мол, опять
завралась старая.

    Так  до  сих  пор никто и не знает, правду ли говорила сорока, или всё это
она  выдумала  от хвастовства. Одно только известно, что к вечеру лёд треснул,
разошёлся,  ребята  и  старики  нажали  - и в мельничный лоток хлынула с шумом
вода.

    Старое  колесо  скрипнуло  -  с  него  посыпались  сосульки  -  и медленно
повернулось.  Заскрежетали  жернова, потом колесо повернулось быстрее, и вдруг
вся  старая  мельница  затряслась, заходила ходуном и пошла стучать, скрипеть,
молоть зерно.

    Панкрат сыпал зерно, а из-под жернова лилась в мешки горячая мука. Женщины
окунали в неё озябшие руки и смеялись.

    По  всем  дворам кололи звонкие берёзовые дрова. Избы светились от жаркого
печного  огня.  Женщины  месили  тугое сладкое тесто. И всё, что было живого в
избах  -  ребята, кошки, даже мыши,- всё это вертелось около хозяек, а хозяйки
шлёпали ребят по спине белой от муки рукой, чтобы не лезли в самую квашню и не
мешались.

    Ночью  по  деревне  стоял  такой  запах  тёплого хлеба с румяной коркой, с
пригоревшими  к  донцу  капустными  листьями,  что даже лисицы вылезли из нор,
сидели  на  снегу,  дрожали  и  тихонько скулили, соображая, как бы словчиться
стащить у людей хоть кусочек этого чудесного хлеба.

    На  следующее  утро Филька пришёл вместе с ребятами к мельнице. Ветер гнал
по  синему небу рыхлые тучи и не давал им ни на минуту перевести дух, и потому
по земле неслись вперемежку то холодные тени, то горячие солнечные пятна.

    Филька  тащил  буханку  свежего  хлеба, а совсем маленький мальчик Николка
держал  деревянную  солонку  с  крупной  жёлтой солью. Панкрат вышел на порог,
спросил:

    - Что  за  явление?  Мне,  что  ли,  хлеб-соль  подносите?  За какие такие
заслуги?

    - Да  нет!  - закричали ребята.- Тебе будет особо. А это раненому коню. От
Фильки. Помирить мы их хотим.

    - Ну  что  ж,  - сказал Панкрат, - не только человеку извинение требуется.
Сейчас я вам коня представлю в натуре.

    Панкрат  отворил  ворота сарая, выпустил коня. Конь вышел, вытянул голову,
заржал  -  учуял запах свежего хлеба. Филька разломил буханку, посолил хлеб из
солонки и протянул коню. Но конь хлеба не взял, начал мелко перебирать ногами,
попятился  в  сарай. Испугался Фильки. Тогда Филька перед всей деревней громко
заплакал.

    Ребята зашептались и притихли, а Панкрат потрепал коня по шее и сказал:

    - Не  пужайся, Мальчик! Филька не злой человек. Зачем же его обижать? Бери
хлеб, мирись!

    Конь  помотал головой, подумал, потом осторожно вытянул шею и взял наконец
хлеб  из  рук  Фильки  мягкими  губами. Съел один кусок, обнюхал Фильку и взял
второй  кусок.  Филька  ухмылялся  сквозь  слезы, а конь жевал хлеб, фыркал. А
когда  съел весь хлеб, положил голову Фильке на плечо, вздохнул и закрыл глаза
от сытости и удовольствия.

    Все улыбались, радовались. Только старая сорока сидела на раките и сердито
трещала: должно быть, опять хвасталась, что это ей одной удалось помирить коня
с Филькой. Но никто её не слушал и не понимал, и сорока от этого сердилась всё
больше и трещала, как пулемёт.


--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 21.05.2002 15:37